Как-то после долгого перерыва я опять ехал по делам на автобусе полосы Бинан. В годы войны этот единственный курсировавший тут автобус находился в страшном состоянии. Правда, тогда все наши автобусы имели довольно неприглядный вид, но этот не поддавался никакому описанию. Бывало, за один рейс у него и покрышки портились и мотор ломался, а то и просто без всякой предпосылки он останавливался среди дороги. Практически все окна в нем были забиты досками либо затянуты целлофаном, отчего в автобусе отчаянно дуло. Вот и сейчас, спустя пару лет после войны, этот автобус продолжал ходить с газогенератором на древесном угле. Поновой покрашенный, он смотрелся несколько лучше, но все таки 2-3 стекол в нем не хватало. Водителем работал юный юноша, который сходу после войны устроился на этот автобус кондуктором, а усатый мужик, прошлый до этого водителем, сейчас исполнял обязанности кондуктора. Я никак не мог осознать, в чем причина таковой подмены.

– Шофер-то с кондуктором поменялись местами, – обратился я к даме средних лет, сидевшей рядом со мной. – Ведь этот юноша ранее был водителем. С ним чего-нибудть случилось? Почему он не может водить машину?

– Нет, просто его невзлюбили пассажиры, поэтому и снизили его в должности, – ответил мужик, по-видимому, спутник моей соседки. – Этот усач за время войны всем пассажирам надоел собственной грубостью. Вот они и стали, как кончилась война, писать в автобусную компанию – добиваться, чтоб его поменяли… Но мне пора выходить, извините…

Мужик стал пробираться к выходу. За ним поднялась и моя соседка. На освободившееся место пересел немолодой крестьянин и вступил со мной в разговор. Из его слов явствовало, что, хотя усача и перевели в кондукторы и снизили ему жалованье, в ближайшее время он ощущает себя очевидно хорошо. Естественно, продолжал крестьянин, полный возврат к тому, что было во время войны, неосуществим, а все-же те, кого после войны поприжали, на данный момент опять оказываются в фаворе. Вот и наш герой поднял голову.

– Помяните мое слово, он еще возвратится на свое прежнее место, – добавил крестьянин.

Усатый кондуктор смотрел в окно автобуса. По ту сторону окна показывалась пересохшая речка и нагие склоны гор сзади обработанных полей. Когда автобус проезжал мимо синтоистского храма,[1] кондуктор снял кепку и вытер полотенцем лицо. Мне показалось, что в этот момент он сделал что-то вроде поклона.

У меня остались не очень приятные мемуары об этом усатом парне. Как я уже гласил, он был водителем автобуса на полосы Бинан и никогда не упускал варианта отругать кондуктора, по сути адресуя свои слова пассажирам. «Ты что, не знаешь, что в автобус воспрещается заносить ранцы? Пусть немедля выйдут! Ну, что ты там мешкаешь?»

В ту пору провоз хоть какого багажа – ранцев, чемоданов и остального – оплачивался раздельно. К вещам прикрепляли ярлычки и укладывали их на крышу автобуса. Бывало, полицейские останавливали автобусы на перекрестках дорог и инспектировали багаж. Если они находили спекулятивный продукт, его конфисковали, а с хозяев взимали штраф. Понятно, что каждый старался запрятать собственный багаж под сидение. Но усач бесчеловечно пресекал эти пробы, хотя сам он часто провозил различную контрабанду, вроде моркови и гороха, в собственном ящике для инструмента.

Ко всему иному этот автобус повсевременно выходил из строя, чем доставлял пассажирам массу проблем. И даже тот, кто никуда не торопился, ругал его за отвратительное состояние. Пассажиры и водителя-то считали плохим, но тот, как говорится, и в ус не дул. Стоило мотору зашалить, как шофер приказывал всем пассажирам выходить из автобуса. Но этим дело не ограничивалось: они должны были толкать машину до того времени, пока не включится зажигание. А когда через триста-четыреста метров мотор в конце концов начинал работать, по команде шофера пассажирам приходилось вскакивать в автобус на ходу.

Как-то скоро после войны и мне пришлось участвовать в таковой операции. Мы толкали автобус практически 6 км. Случилось это так: я отправился порыбачить на одну из горных рек и на последующее утро ворачивался домой. Рано днем я подошел к конечной остановке «мост Отаки». Там уже ждало человек 30. Настало время отправления, а автобуса все не было. На этой полосы автобус за денек совершал всего два рейса. Потому наименее терпеливые пошли пешком. Люди уходили надутые, понося транспортные организации за разрушение работы. Многие ругали усатого водителя. Спустя практически два часа, когда более половины людей разошлось, появился переполненный автобус. (При подъеме в гору у него сломался мотор).

Я дал кондуктору собственный оборотный билет, ярлычек для багажа и ранец, а сам сел в автобус. К счастью, место нашлось для всех. Кондуктор кончил закладывать древесный уголь в газогенератор, и шофер надавил стартовую кнопку, но зажигание не включилось. Еще две-три пробы – безрезультативно. Это было обыденным явлением, потому пассажиры сами, без напоминания водителя, вышли из автобуса. Я тоже сошел. В автобусе осталась только юная пара, видимо не знавшая местных порядков.

Мы принялись толкать автобус. Генератор, укрепленный сзади, очень нагрелся, потому мы разбились на две группы и стали толкать с 2-ух сторон кузов. Один из пассажиров приспособился толкать газогенератор палкой. Кондуктор тоже спрыгнул с подножки и стал помогать нам. Дорога шла малость под уклон, и автобус двигался вперед без особенных усилий с нашей стороны. Шофер прочно сжимал руль.

Мы толкали автобус уже больше полукилометра, а зажигание все не врубалось. Прошли мост через речушку, и здесь начался маленькой подъем. Кондуктор скомандовал:

– Крепче взяли! Еще взяли!

– Эй, взяли! Еще взяли! – дружно поддержали все. Вдруг послышался раздраженный вопль водителя:

– Эй, вы там, парочка! Чем вы, фактически, занимаетесь? Не видите, что все пассажиры толкают автобус? Разве вы не понимаете, что это нужно делать всем совместно? Вот дурачины!

Пассажир в автобусе с достоинством ответил:

– Избавьте нас от ваших грубых окриков. Я не очень нередко путешествую, потому, может быть, не достаточно что знаю. Но до сего времени я задумывался, что автобус двигается с помощью мотора, а не рук.

– Вот как? Оба вы, видно, неплохи! Вы, правильно, совершаете свадебное путешествие, но мне это индифферентно. Неуж-то вы не осознаете, что все другие добровольно толкают автобус?

– Прежде чем ответить, я бы предложил вам выражаться повежливее, – произнес юноша.

Наступила пауза. Но чуть автобус пошел по ровненькому участку дороги посреди густых зарослей, опять послышался глас водителя:

– Эй, вы, парочка! Длительно будете еще упрямиться? Не постыдно посиживать в автобусе и воспользоваться трудом других? На данный момент дорога пойдет ввысь на бугор. Тем, кто толкает его, будет очень тяжело.

– Включайте быстрее мотор! – раздался глас пассажира из автобуса. – Упрямитесь вы сами. Вы нарочно не включаете мотор. Это ясно из ваших же слов. Вы превратили публичный транспорт в личную забаву. Так не поступают!

– Чепуха! – ответил шофер. – Ты лучше хорошо запомни этот бугор Сампун. Видишь, там все обливаются позже.

Дорога тут шла в выемке и подымалась ввысь чуть приметно. По обеим сторонам высились глинистые обрывы. На верхушке 1-го из их расположилась кузница. Отсюда дорога резко опускалась под уклон. И автобус, развивая скорость, без помощи других покатился вниз. Было ясно, что если мотор не заведется и на данный момент, то ждать больше нечего.

Мы все тормознули перед кузницей и, вытирая с лица катившийся градом пот, следили за автобусом. Вот он перескочил крутой поворот и скрылся за рощицей ниже водоема. Мы продолжали стоять, прислушиваясь. Только кондуктор ринулся бежать вдогонку за автобусом.

– Вы слышите шум двигателя? – спросил подошедший мужик. На нем была рубаха с отложным воротничком, пикейная шапка и штаны цвета хаки, запачканные краской.